В далеком 1995 году в г. Рязани я познакомился с замечательным человеком, который сыграет в моей судьбе значительную роль. В ту пору в свои 75 лет профессор Рязанского института права и экономики МВД России (ныне Академия ФСИН России) Николай Александрович Огурцов, ветеран Великой Отечественной войны продолжал передавать свой богатейший запас знаний очередному поколению будущих стражей правопорядка. Группе адъюнктов, прикрепленных к кафедре уголовного права, в этом плане повезло больше других. Они обрели научного руководителя в лице Николая Александровича, который не только распахнул им окно в науку, но и преподал незабываемые нравственные уроки жизни.
Свою педагогическую деятельность Н.А. Огурцов начал в 1939 г. учителем истории в одной из средних школ в Татарской АССР. Мирная жизнь и педагогическая деятельность продлилась недолго. Наиглавнейшее место в его жизни, как и десятков миллионов соотечественников, заняла Великая Отечественная война.
После окончания Военно-юридической академии РККА в 1942–1945 гг. будущий профессор проходил службу в должности военного следователя дивизии, потом армии на Калининском, 1-м Прибалтийском фронтах, военного прокурора воздушно-десантной бригады.
Он являлся участником боевых действий, сам неоднократно вступал в схватку с врагом, был ранен. Но главное – ему не раз приходилось принимать ответственные решения в весьма драматических событиях на разных фронтах во время битвы с самым коварным и кровожадным врагом нашей Родины, когда меры прокурорского реагирования осуществлялись что называется «по законам военного времени». Награжден 19 государственными наградами, в том числе орденами «Красной Звезды» и «Отечественной войны II степени», а также пятью боевыми медалями. В 1945–1951 гг. Николай Александрович Огурцов – на руководящей военно-прокурорской работе в прокуратурах войск МВД Литовского и Ленинградского пограничных округов – помощником военного прокурора, первым заместителем военного прокурора пограничного округа.
После войны работал преподавателем уголовного права и прокурорского надзора в ведомственных вузах. В 1962 г. в Институте государства и права Академии наук СССР (г. Москва) защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата юридических наук по теме: «Соотношение мер уголовного наказания и мер общественного воздействия и воспитания» (научный руководитель – профессор А.А. Пионтковский); в 1979 г. – докторскую по теме: «Теоретические и методологические проблемы уголовно-правовых отношений». Н.А. Огурцовым опубликовано лично и в соавторстве более 150 работ по проблемам философии права, общей теории права, методологии науки уголовного права, уголовным правоотношениям, уголовной ответственности и наказания, по общественно-политическим темам. Особое значение имеет его монография «Правоотношения и ответственность в советском уголовном праве» (М.,1975).
Под его научной редакцией издано более 20 сборников научных трудов и книг. В последние годы жизни он занимался исследованием проблем методологии науки уголовного права, теории уголовных правоотношений, уголовной ответственности и наказания, осуществлял научное руководство адъюнктами очной формы обучения, четверо из которых в последующем стали докторами юридических наук – В.В. Меркурьев, А.В. Сумачев, Ю.В. Трунцевский и А.А. Чистяков.
Этому конечно предшествовали важные события военного и послевоенного периода, о некоторых из них считаю необходимым рассказать в связи с двумя юбилеями: 80-летием Великой Победы и 105-летием со дня рождения нашего научного руководителя – незабвенного Николая Александровича Огурцова.
Обращусь к личным воспоминаниям Огурцова Н.А., пересказанных Иваном Упоровым в местной рязанской газете[1] в годовщину 75-летия профессора.
«Внизу, в лощине, шел ожесточенный бой. Трудно было понять, кто берет верх в этом танково-людском, дымном и грохочущем котле. Военный прокурор Николай Огурцов, перебежками добираясь до НП, несколько раз оглядывался вниз, пытался понять логику сражения. Выводы его не радовали, и он скоро понял – почему. В штабной землянке, куда его привели прокурорские дела, он увидел пьяных «в лоск» командира дивизии Куклина и политрука Фелещинского. Оба, а с ними еще и начштаба Комков проходили по делу о хищении. «А прокурор!! – по-недоброму удивился исподлобья Фелещинский. – Тебе чего! – И вдруг, криво усмехнувшись, налил стакан водки: – На, выпей!». Огурцову было в ту пору двадцать с небольшим, он, уже, изрядно битый жизнью, многое успел повидать. Но тут кровь ударила в голову. «Вы, вы… там, внизу, ваши люди, а вы…» – он не знал, что сказать старшим по званию и по возрасту. Развернулся и вышел; вслед услышал грязные матерные слова…».
По долгу службы ему приходилось сталкиваться отнюдь не с победными реляциями и наградными листами. Он через себя пропускал черный человеческий изворот: воровство, мародерство, членовредительство, предательство, дезертирство. И это тоже было в нашей армии, от правды, не уйти, за какую бы толщу лет ее ни прятать. И когда с этим сталкиваешься ежедневно, впору бы с отчаяния схватиться за голову. Но не таков был Огурцов.
Нравственный стержень его души был крепок, умом бог не обидел, он видел и понимал: эти куклины, фелещинские и комковы, трусливо просившие позже о снисхождении на заседании военсовета – не лицо нашей армии и тем более народа; это, увы, – в семье не без урода. Их он не жалел и суровый приговор считал правильным. Чрезвычайно горько было лишь за тех, кто, брошенный в мясорубку этими «командирами», остался лежать мертвыми в той лощине…
Он еще немало времени провел на войне. Расследовал и злодеяния фашистов на нашей территории, собранные при его участи материалы среди прочих легли в основу обвинения нацистов во время Нюрнбергского процесса.
Огурцову всегда помогала вера, на протяжении всей жизни, она помогала ему и в «лихие 90-е». Нет, не столько в Бога, сколько в добро и справедливость. Он искренне, как и миллионы сограждан, верил в идею социализма, и до последних дней своей жизни считал, что нельзя в прошлом нашей страны видеть только плохое. Ко всем людям, с кем его сталкивала жизнь, он изначально относился с точки зрения презумпции порядочности и тяжело переживал, когда в ком-то ошибался.
Чувствительный удар по его вере нанесли послевоенные годы. Огурцов тогда уверенно шел по восходящей на военно-прокурорском поприще. Получил перевод в Ленинград, на должность со служебным черным «мерседесом». И вскоре случились два события, потрясшие его до глубины души и перевернувшие жизнь.
По характеру службы ему довелось ознакомиться со стенограммами и другими материалами известного процесса над бывшими ленинградскими руководителями. Ему, юристу, становилось жутко, когда он читал, как суд делал выводы на «песке» и без каких бы то ни было оснований приговаривал к расстрелу.
Он думал: если так поступают с секретарем ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецовым[2], коего Сталин, по свидетельству некоторых историков, даже одно время метил на свое место и заслуги которого в войне огромны, – то что тогда говорить о простых советских гражданах!
Когда Огурцов листал эти дела, у него невольно дрожали пальцы. Он не хотел верить своим глазам, но не верить было нельзя. Он вспоминал в те минуты и свою юность. Влюбленному в комсомол, охваченному его неудержимым энтузиазмом, ему пришлось пережить в конце тридцатых прошлого XX века трудное время, когда по неизвестно чьему «сигналу» о неблагонадежности он не выдержал, взорвался и прямо на комсомольской районной конференции бросил свой мандат в президиум. Огурцова и его товарищей спасла тогда случайность: находившийся в районе руководитель из Казани (а дело проходило в Татарской АССР) вникнул в суть дела и отвел беду.
Другое событие связано с секретным приказом Берии. В тот период в нашей стране в очередной раз была отменена смертная казнь, исключение составляли только такие преступления, как измена Родине, диверсия, шпионаж. Берия же вменял применять расстрел и за многие другие преступления – в нарушение всяких законов, без суда. И он, Огурцов, оглушенный самим фактом появления такой исходящей из Кремля директивы, в довершение этого ужаса, этого вопиющего беззакония, должен был по существу принимать страшные решения.
В тот день, получив задание, он всю ночь просидел в кабинете, не сомкнув глаз, – листал принесенные ему дела в отношении еще живых граждан своей страны. Для него это было невыносимо. Наутро он отказался от работы, слег в больницу. У него открылась язва желудка, он едва не сошел с ума в психиатрической больнице. Затем он подал рапорт об отставке со службы по болезни.
Но из «органов» так просто не отпускали. Его долго мурыжили, заставляли ехать в лучшие санатории, но Огурцов оставался непреклонным. Он опасался, что могут догадаться об истинной причине, и долго никому, даже жене, ничего не говорил.
Так на полдороге закончилась воинская служба Огурцова. Бытовые условия его семьи резко ухудшились, но он ощущал облегчение, будто вырвался из ада. И все-таки он верил в то, что это тяжелые, но все же единичные эпизоды, что это не характерно для всей страны, он хотел в это верить, он надеялся на это. Прошедший XX съезд партии вдохнул в него новые надежды…
А судьба подтолкнула его на научно-преподавательскую дорогу, за что он ей был очень благодарен. Огурцов взялся за исследование уголовного права. Особенно его заинтересовали проблемы уголовно-правовых отношений и уголовной ответственности.
В выданной «на-гора» докторской диссертации он впервые четко и ясно поставил вопрос: после совершения преступления в отношениях государство – преступник имеет ли первое – обязанность, а второй – права! Считалось так: коль скоро ты преступник, то о каких твоих правах может идти речь! Саму постановку вопроса не приняли тогда многие известные ученые.
И это соответствовало сложившемуся в стране положению всесильного государства – «левиафана» и бесправного человечка-винтика. Огурцов доказывал: да, преступник, но имеет право требовать от государства объективного рассмотрения дела, соблюдения законов. Суть-то, собственно, не в преступнике, – через него Огурцов пытался научным образом продвинуться ближе к справедливости, которая в жизни еще часто попирается. То есть, еще в те годы, больше 50 лет назад, он остро чувствовал необходимость перелома в пользу прав человека, отстаивал концепцию человека как высшей ценности: сейчас такая позиция – общепризнанна.
У профессора Огурцова было много учеников. Он возился с лейтенантами – адъютантами как со своими сыновьями, гордился ими. Надеялся дожить до тех дней, когда будет построена крыша на научном здании, фундамент которого он когда-то заложил.
Николай Александрович любил смотреть в окно и думать – долго и о многом. Семьдесят пять лет жизни позади. Длинная, трудная, полная надежд и разочарований жизнь, она проплывает перед глазами неспешно, как облака над Рязанью. Сделано немало, баланс смело и честно можно считать положительным, тому свидетельство – награды, в том числе и военных лет. Много дум и о дне сегодняшнем: ведь России сейчас тяжко, вот и кровь пролилась…[3]
Но есть и много хорошего: любимое дело, дети, внуки, ученики. Да и вообще жизнь продолжается. На нее, на жизнь, профессор Огурцов, заслуженный юрист Российской Федерации, смотрел с оптимизмом. Да, бывает порой тошно от того, что видишь.
Но есть непреходящие человеческие ценности: труд, честь, добро… На них он опирался, ибо верил, что люди наши российские, пусть не нынешнего, а следующих поколений, рано или поздно добьются достойной жизни.
Сам он своей научной и человеческой деятельностью как мог приближал это время.
В период расцвета творческих сил Н.А. Огурцов поставил перед собой задачу создания своей научной школы – школы Огурцова, построенной на принципе «Здесь нет ни одной персональной судьбы – все судьбы в единую слиты». Эти слова, как известно, принадлежат В.С. Высоцкому, они были интерпретированы Н.А. Огурцовым и использованы в другом контексте, чтобы обосновать подходы к успешной работе с учениками: результат достигается тогда, когда удается свою судьбу слить с судьбой тех, кто идет на смену, продолжать развивать теоретическое наследие. Но эпически они заимствованы из песни о войне «Братские могилы», которая пришлась по душе ветерану и патриоту.
Призвание художника озарять светом глубины человеческой души. Призвание ученого просвещать знаниями умы и зажигать сердца, прокладывая путь человечеству в будущее… Именно этими словами можно охарактеризовать послевоенный труд доктора наук, профессора Огурцова Н.А., который в буквальном смысле проложил путь своим ученикам в науку и профессию. Его идеи нашли воплощение в трудах по теории и методологии уголовного права, не исключением стали предложенные им новаторские решения о реформировании института гражданской самозащиты[4].
Считаю важным сказать в заключение, что мы всегда должны помнить наших учителей, фронтовиков и победителей в Великой Отечественной войне. Являясь потомками победителей в той страшной войне, мы обязаны сделать всё для сохранения исторической памяти, не допустить в умы наших детей и внуков нацистской пропаганды и воспитать патриотическое поколение достойное тех, кто отстоял в 1941–1945 годах, и сейчас отстаивает территориальную целостность и независимость Великой России.
[2] Алексей Александрович Кузнецов — советский партийный деятель, первый секретарь Ленинградского обкома и горкомов ВКП(б) (1945—1946), секретарь ЦК ВКП(б) (1946—1949). Генерал-лейтенант (1943) – прим. автора.
[3] Речь о трагических событиях сентября – октября 1993 г. в г. Москва (примеч. автора).
[4] См. Вклад научно-теоретического наследия участника Великой Отечественной войны – профессора Н.А. Огурцова в разработку проблем реализации института необходимой обороны // Вестник Университета прокуратуры Российской Федерации. 2020. № 3. (77). С. 96 – 104.
